Ольга Ружникова - Изгнанники Эвитана [Дилогия]
Через год-два Ирия Таррент вышла бы замуж. И ее муж стал бы смертельным врагом Ревинтеров.
Стал бы — стал бы, здесь можно не сомневаться. И хорошо, если барон. А вдруг — граф или герцог?
Да и в любовники она выбирала бы лишь наиболее значительных и полезных мужчин. Превращая и их во врагов семьи Ревинтер.
Вторая Карлотта, но без лишней подлости, погубившей первую. Цинично-ледяная, расчетливая, смертельно-опасная стерва. Года через три она бы уже не лицо царапала и не пощечины раздавала. Нет, просчитала бы интригу до мелочей, заручилась покровителем повлиятельней. И нанесла настоящий удар! Роковой.
— Ирия, ты должна была умереть, — повторил Бертольд Ревинтер. — За то, кем могла стать. Прощай. Покойся с миром.
Конечно, по обычаю сначала пьют за графов, а не за их дочерей. Но от девчонки вреда случилось бы больше — вот и вспомнилась первой.
— Эдвард Таррент, не я убил тебя, но ты умер очень вовремя. Прощай. Покойся с миром. Как ни странно, но отомщу за тебя именно я.
Вино горчит всё меньше — так тоже бывает.
Бертольд не шутил и не лгал. Поминать покойных следует без тени насмешки или иронии. Врагов лучше злить только земных. А Ревинтер рассчитывал пережить еще немало новых Воцарений. И в следующее — выпить за Леона Таррента. А то еще и за Полину Лигуа нир Кито, нир Таррент.
Путь Гладиаторов
Птицы летели по небу
Свободно и беззаботно.
Но наступало время
Их прерывать полеты.
Их собирать в мешочки,
Кости бросать собакам.
Но птицы летели по небу,
Не ведая вовсе страха.
Птицы летели по небу,
Я был их очарован полетом.
А други мои уже цели
Себе избирали охотно.
Я выбрал одну из сотни.
Она красивее казалась…
Я выбрал одну из сотни —
И сердце мое оборвалось.
Оборвалось. Не важно.
Суть, она ведь не в этом:
Я просто смотрел впервые,
Глазами смотрел поэта.
Но подступало время,
Когда ничего не исправишь,
Когда ничего не воротишь…
И вот уж стрелять мы стали.
…Мне бы лететь хотелось
С той птицей далекой рядом,
Но вот беда: я — охотник,
А значит — стрелять мне надо.
Часть первая. Поединок
Удар. И тьма. И чей-то взгляд,
И вой сирены.
Какой-то бой: чужой отряд,
Чужие стены.
Глава первая
Всё повторяется. Четыре месяца назад — окровавленный нож. Теперь — дымящийся пистолет. Только на сей раз обвинение не будет ложным. Хоть третий смертный приговор вынесут за дело.
Ирия поспешно ухватила второй пистолет. Левой рукой. В цель ею не попадешь, но вот в себя… До плахи дочь лорда Таррента не доживет!
— Иди сюда! — не терпящим возражения тоном велел герцог.
Девушка мотнула головой. Оттуда ему ее не остановить.
— Лучше умереть самой!
Прости, Эйда, но спасать тебя некому. Потому что твоя сестра — все-таки дура.
— У меня нет времени. Сюда! То, из чего стреляла, — тоже!
И Ирия пошла.
Мимо лежащего навзничь Люсьена — как же жутко выглядит выстрел в голову! Мимо — стараясь не наступить на забрызганную кровью солому. И на…
Мимо умирающих глаз Вихря, погибшего за Ирию Таррент. За ее дурость! Опять — из-за нее…
Старик забрал у глупой девчонки оба пистолета. Разряженный — швырнул в солому рядом с Люсьеном. Второй — заткнул себе за пояс. И соизволил обернуться к «племяннице»:
— Молчи! — В голосе — лиарский лед. — Говорить буду я.
Ирия не возразила. Сил осталось только опуститься на солому — рядом с Вихрем. Положить на колени его черную голову. И, борясь со слезами, уткнуться лицом в густую гриву.
В присутствии врагов не плачут. Но вот над мертвыми друзьями…
2Факелы, факелы, факелы… Казнят всегда при свете. Тогда за окнами Ауэнта был весенний — такой солнечный! — день. Теперь — зимняя ночь.
Багровые отблески — факелов, бледно-золотые — десятков свечей. В зале — толпа народу, но ярче всех высвечены двое — в центре старинного зала. Лживый герцог и его лживая племянница.
Ральфу Тенмару кровавый отсвет на лице врать не мешает. А ей?
— Родители не научили моего внука не брать чужого. Он собирался украсть лучшего коня своего деда. Но не учел, что Вихрь не любит чужих! И что я плохо сплю по ночам.
Это объяснение проглотили все. Пришлось. Люсьен Гамэль пытался выкрасть Вихря. Очевидно, чтобы продать и рассчитаться с карточными долгами. Преданный хозяину конь взбесился и едва не убил незадачливого похитителя. Люсьен, защищаясь, выстрелил в Вихря. А при виде деда, заставшего злодея-внука на месте преступления, — застрелился сам. Чтобы не идти под суд.
— Почему вы не остановили его?! — Некрасивое лицо крысы-мамаши залито слезами. И сейчас ее действительно жаль. — Неужели вы и в самом деле сдали бы его властям? Неужели вам не жаль родного внука?! — она уже кричит диким зверем.
Как на ее месте любая мать. Кроме Карлотты.
Ирия застыла рядом со старым герцогом — в центре еще более старого зала. И больше нет лошадиной гривы — спрятать лицо.
Значит, придется держаться так. Представить, что на лице — маска. И как она стягивает черты. Не позволяет выдать ужас и вину…
— Жаль? Мне жаль, что я взял на прогулку племянницу! — холодно отчеканил герцог, сейчас до безумия похожий на собственный портрет. Тот самый. — Подобное зрелище — не для женских глаз и ушей.
На этом всем пришлось разойтись. Кому спать, кому — до полудня взахлеб обсуждать свежую сплетню. А кому и рыдать. Как когда-то сама Ирия — в Ауэнте. Вспоминая Анри. Или в монастыре — раз за разом видя в кошмарах залитый кровью ковер и нож в груди отца. И потом — просыпаясь и вспоминая: всё это — не сон.
Старый герцог пожелал уйти сразу после своей вдохновенной речи. Вдвоем с «единственной, кто согревает его старость» — с племянницей. Которой, как подозревала Ирия, он сейчас закатит редкостную трепку. Вполне заслуженную.
— Он всё знал, — быстро проговорила девушка, едва старик закрыл за ними дверь в свои покои. — Про меня.
— Значит — хорошо, что не успел ни с кем поделиться.
— Не успел?
— Если б успел — его родители сейчас не смолчали бы. Любому притворству есть предел… Садись. И рассказывай. Про Люсьена Гамэля. Куда ездила — узнаю сам, так что это можешь пропустить.
